Фигуристая женщина
— Вы женщина-то фигуристая, в самом соку, — Федор Иванович оценивающе посмотрел на Глафиру. — Замуж раз плюнуть выйти. Даже в вашем возрасте — желающие найдутся.
— Главное, чтобы я желала, — хмыкнула Глафира. — И потом, я не комод какой-нибудь и не лошадь, чтобы меня так оценивать. Старая, но фигуристая, еще сгодишься, — она презрительно поджала губы. — Вы себя-то давно в зеркале разглядывали, Федор Иваныч?
— А мне, что себя разглядывать, — осерчал он, — у меня жена есть, пущай нефигуристая, как вы, — он не удержался и скользнул взглядом по крутой линии от талии к бедру Глафиры.
Чуть задержался на впадине, потом взгляд соскользнул ниже, Федор Иванович удержался в самый последний момент.
«Вот так адюльтеры и случаются», — наставительно сам себе в мыслях сказал он. — «Ты Федька известный ходок, но уже в тираж вышел», — он вздохнул и добавил, — «хотя… старый конь борозды не портит», — довольно подумал он и закрутил бы залихватский ус, если бы он у него был.
— Вот пущай жена меня и разглядывает! — гордо закончил он препирательство с язвой Глафирой.
— Ну, да, — не осталась в долгу она, — есть что, поразглядеть-то: лысина, — она стала загибать пальчики один за другим, — пузо, морщины, сутулость и геморрой!
Федор Иванович пунцовел от таких мерзких предположений в свой адрес. Ну положим, геморрой есть, но как она его разглядеть-то смогла?
— Глафира! — грозно рыкнул он.
— Ну, да, зарвалась малость, — она разогнула пальчик, — геморрой есть, но разглядеть его сможет только доктор, а вот зубы, — она язвительно улыбнулась, — точнее, отсутствие двух в вашей улыбке разглядеть можно! — она победно улыбнулась, понимая, что обставила этого зануду и вышла из кабинета.
— Язва прободная, — выругался с чувством Федор Иванович, еще бы и сплюнул, как в юности, цыкнув через дырку от зуба, тогда это на девушек производило впечатление, не то что сейчас на это Глафиру.
Он задумчиво походил по кабинету, разглядывая в окнах набухшие почки, а мысли от набухших почек почему-то все время расползались в стороны, причем не слишком приличные. Ну, например, в сторону припухлых губ Глафиры, такое впечатление, что она целуется с кем-то перед тем, как зайти к нему в кабинет с бумагами! А от губ мысли стекали в глубокое декольте и там, там эти мысли творили черт знает что! Приличному гражданину даже самому себе признаться в этом стыдно, а уже представлять-то!
А представлять Федору Ивановичу было хоть и стыдно, но до ужаса приятно. Томно и волнительно.
— Черт бы побрал эту Глафиру! — в сердцах выкрикнул Федор Иванович.
— Звали? — тут же кто-то откликнулся на его душераздирающий крик тоненьким голоском.
— Кто тут? — грозно воскликнул Федор Иванович, в душе умирая от стыда, что кто-то вдруг случайно мог увидеть его смятение и догадаться о его мыслях стекающих в декольте Глафиры.
— Я, — беспечно произнес детский голосок, но с какой-то отвратительной интонацией.
— Я! Кто это я? — рявкнул Федор Иванович озираясь.
— Я перед вами, почтеннейший Федор Иванович, сижу прямо-таки у вас на столе, прошу покорнейше прощения, за столь непочтительное поведение с моей стороны, но боюсь, если бы я стоял прямо перед вами, вы бы не заметили мою скромную персону.
Федор Иванович прослезился от такого, в последнее время, забытого изящного словесного общения и с умилением стал разглядывать свой стол, ища такого приятного собеседника, пусть и небольшого роста.
Но когда увидел, сидящего на его чернильнице, доставшейся ему от какого-то действительного статского советника, мелкого человечишку в три вершка высотой, отшатнулся.
Потер глаза, оглянулся на дверь, а то не ровен час опять без стука войдет Глафира и перекрестился.
— Ну это вот вы зря, — скорчился человечишка, приподнял цилиндр, и в свете лампы явственно блеснули рожки в его роскошной шевелюре.
Он учтиво поклонился, отведя руку с цилиндром, и Федор Иванович увидел, как человечек изящно взмахнул хвостом.
— Насколько я знаю, при вашей власти объявили, что бога нет, — немного обиженно продолжил человечек, — и я думал, что вы, как представитель прогрессивной части человечества не подвержены таким отсталым взглядам. Тем более что вы, как начальник такого уважаемого учреждения «Главрыба» не подвержены столь старорежимным привычкам отжившего общества. Вы должны подавать пример служащим!
— И я подаю, — ошарашенно сказал Федор Иванович.
Он налил себе воды из графина, быстро выпил, поставил стакан на стол и собрался с мыслями.
— Ну и вас тогда, простите, не должно быть!
— Ах, любезнейший Федор Иванович, смею вам напомнить, что нас вы не отменили. Это религия — опиум и все прочее, с этим я совершенно согласен. Но мы, как и ваша прогрессивное правительство, стоим по другую сторону от опиума для народа.
— Вот не надо демагогий! — рявкнул Федор Иванович и хотел было по привычке хватануть кулаком по столу, но побоялся уронить столь благовоспитанного… а кого, собственно? — И как, позвольте спросить, к вам обращаться?
— Акакий Акакиевич, — широко улыбнулся человечек и подал самую настоящую визитку, отпечатанную еще в старорежимные времена с «Ъ» и прочими милыми сердцу правилами русского языка.
— Как в рассказе, что ли? — грубовато, но только от волнения, не от желания обидеть учтивого Акакия Акакиевича, спросил Федор Иванович.
— Нет, это его в честь меня назвали, не слишком воспитанный господин писатель, решил так меня унизить, ну да ладно.
— И с чем пожаловали любезный Акакий Акакиевич, — взял себя в руки Федор Иванович.
— С вашими тревогами, — скроил скорбную физиономию Акакий Акакиевич. — с вашими тревогами, любезнейший. Вот ведь какое дело-то, — он встревоженно посмотрел на Федора Ивановича, — психология, можно сказать, как наука только-только начала зарождаться, а всех психологов в стране уже извели под корень, а тех, кто остался или скоро станет на этот скользкий путь, скоро опять пустят в расход, ой, — Акакий Акакиевич испуганно приложил ладошку к губам, — простите, это информация для служебного пользования, а я вам ее разболтал! Простите великодушно, вы ведь не выдадите меня?
Федор Иванович согласно кивнул, но, если честно, он ничего не понял, о чем ему тут толковал Акакий Акакиевич.
— Дело в том, что вы слишком занижаете свою самооценку, любезнейший Федор Иванович, — продолжил Акакий Акакиевич, — лебезите перед прекрасной, во всех отношения Глафирой, и снижаете тем самым свой мужской потенциал. И как вы правильно, изволили заметить в своих мыслях, — тут Акакий Акакиевич, чуть порозовел, смущаясь, — «старый конь борозды не портит»! Ох, не портит! — он развратно подмигнул, или это только показалось остолбеневшему Федору Ивановичу.
— Кхм, — только и смог сказать Федор Иванович.
— Вы правы, я вторгаюсь в ваше бессознательное, также делают и психологи и им за это потом, лет через сто, будут платить бешеные деньги. Я бы их извел уже сейчас, как класс! — вполголоса сказал недовольно Акакий.
— Почему? — немного затравленно спросил Федор Иванович, пугаясь странных слов и не понимая, зачем кого-то изводить, как класс, хотя если поразмыслить, если эти самые психологи будут знать все про потаенные мысли простого населения, то, пожалуй, и надо извести их, как класс.
— Вот, видите, — незнамо чему обрадовался Акакий Акакиевич, — и вы со мной согласны! Всех, всех под корень! Правильно лет через пятьдесят, будут это считать лженаукой, а потом, когда в 90-е, — Акакий Акакиевич резко замолчал, спохватившись, — все, эта информация тоже для служебного пользования.
Он оживленно побегал по столу, еще раз изящно поклонился Федору Иванычу, будто зная, как милы ему деликатные манеры прошлого. Милы, но тщательно скрываемы.
— Итак, у меня к вам деловое предложение, — продолжил Акакий Акакиевич, как в чем не бывало. — Я избавлю вас от душевных терзаний по поводу Глафиры. Есть два варианта. Какой желаете? Подешевле или подороже.
— Какой? — всерьез задумался Федор Иванович, а через секунду опомнился. — Да вы в своем уме, товарищ? Что за провокация? Не о том мы должны думать в рабочее время! Кыш отсюда!
— Да, сложный клиент попался, — пробормотал Акакий Акакиевич, — ну ничего, ничего. Вот завтра вы не выдержите своих душевных метаний по поводу Глафиры и старого коня и ущипнете ее за филей, и запустите такую цепочку событий, что мама не горюй! — он наставительно погрозил указательным пальцем, это было так мило, учитывая его рост и как он одет, что Федор Иванович, чуть не прослезился, но взял себя в руки. — Вспомните еще старину Акакия! Да поздно, — трагически закончил он отворачиваясь.
Походил еще по столу, в чувствах пнул несколько раз чернильницу.
— Вот, статский советник, прежний хозяин этой чудесной чернильницы, отказался от моих услуг, о чем очень жалел впоследствии, пребывая в тюрьме для контрреволюционеров, а ведь мог наслаждаться остаток своей жизни любовью своей секретарши на Лазурном берегу и даже сохранить все состояние, ан нет…
Акакий Акакиевич любовно погладил блестящий бок чернильницы, посмотрелся в свое отражение.
— Странное место, надо сказать у вас, витает, что ли что-то в воздухе, все предыдущие хозяева этого кабинета, как и вы, милейший Федор Иванович, влюбляются в секретарш, помощниц и плохо кончают. Надеюсь, вас не коснется сие любовное проклятие, — он с какой-то затаенной нежностью посмотрел на Федора Ивановича, достал из кармана бутон розы и положил у чернильницы.
И пропал.
Роза же из миниатюрной копии превратилась в самую настоящую, распустилась и заблагоухала на весь кабинет.
— Да, кстати, не затруднит вас, милейший Федор Иванович, передать вашей секретарше мою визитку, — нарисовался в воздухе Акакий Акакиевич. — Уж больно сохнет по одному задорному комсомольцу ваша активистка, надо бы помочь девушке.
На стол упала обычного размера визитная карточка, но она совершенно не походила на карточку, которую получил Федор Иванович. На карточке для секретаря были красные флаги, лозунги и портрет комсомольца Акакия в красной революционной блузе, он что-то вещал, как на рекламе Ленгиза Маяковского, нелюбимого им поэта Федора Ивановича. Но девушки такое любят.
— И вашу сохраните карточку, — настырно напомнил Акакий, — вдруг завтра передумаете. Прощайте. Телефонируйте, если что, — перешел на современный, а потому отвратительный для Федора Ивановича, язык Акакий Акакиевич.
